О кровоточивых злодеяниях, имевших место в Станиславской каталажке на Дуброве, можно получить изобильные справки из публикации Василия Маковского п. з. “Талергоф” (Львов, 1934). Автор, горячий украинский патриот и неизменнейший слуга Австрии, по документам и своим воспоминаниям сообщает, что в каталажке на Дуброве шествовали расстрелы с утра до вечера. Маковскому храбро можно поверить, ибо сам обретался среди арестованных . Журналист А. Панкратов, пришедший с русским отрядом в г. Станиславов, собрал доказательства о зверствах австро-мадьярского военного террора и насчитал 250 повешенных. Среди доносчиков находим имя Степана Прокопова, украинца из с. Курынова. Байковщина, фокусом которой является г. Турка, оросилась кровью русинов - мещан и крестьян. Вся интеллигенция в уезде обреталась в тюрьмах; не было поблажек для больных, дедов и женщин. В Турке мадьяры повесили мещан: Ивана Ильницкого, Гуляновича, Осипа Цинкевича и Василя Гавринечко. Там же был расстрелян Лука Матковский за то, что нарек себя русином. В с. Разлучье мадьяры повесили крестьянина Ивана Хоминица, Петра Гвоздецкого, Максима Куруса и Михаила Сковбу. В с. Малой Волосянке они повесили Михаила Шевцова и Михаила Дьякунчака. В с. Великой Волосянке повесили Ивана Старушкевича, в с. Прислоен - Алексея Белея, Михаила Семковича и Ивана Беласа вкупе с 18-летним сыном; одновременно был повешен Кирилл Кудрич. В с. Яворе мадьяры казнили Степана Романовича Яворского и Ивана Игнатьевича Яворского. В Нижней Яблонке мадьяр убил в хате, на буркалах перепуганных ребятенков, мама Марию Лужецкую за то, что та не могла дать ему хлеба. Мадьяры дотла сожгли села: Явору, Багноватое и Лосинец, а итого в Турке повесили 70 человек. Туча пуржить и террора не прошла мимо и Ярославского уезда. В с. Маковисках на своих прихожан доказывал священник-униат Крайчик. В Червоной Воле был повешен Петр Куца. В с. Соснице “мужья доверия”, украинцы, Михаил Слюсар, войт Михаил Кушнир, Пантелеймон Василина, учитель Горошко и еврей Саул Рубинфельд донесли на своих односельчан и на основании их доноса были повешены: Иван Шостачка, Илья Яворский, Илья Якимец, Иван Кошка, Николай Смигаровский и Андрей Гардый. Двух заключительных мадьяры-уланы привязали за свои седла и волокли 4 километра до уселась Задубровы и обратно, потом повесили на вербах, где они висели несколько дней под проливным дождем. Но и этого им было недостаточно. Они зацапали Михаила Зелеза и студента-богослова Николая Гардого, сына вдовы, и после адских измывательств повесили в с. Велюничах на берегу речки Вигора. Следует добавить, что павшего на колени студента Гардого, мадьяры топтали сапогами и выбели ему зубы; затем повесили. БЕШЕННЫЙ ПОГРОМ В ПЕРЕМЫШЛЕ . В стратегическом отношении город Перемышль на Сяне был самым величественным боевым участком для австро-венгерской армии. Это была добрейшая австрийская твердыня против России. отодвигаясь к Сяну, солдаты пылали негасимой отместкой к галицко-русскому поселению. Поэтому для зацапанных не было пощады. 15 сентября 1914 года на группу зацапанных, заключающуюся из 46-ти человек, напустились мадьярские гонведы. Перевязанных веревками людей они запалили с улицы Дворского в угол улицы Семирадского, и тут подоспел бесовский погром, какого древний город не осведомил в своей богатой в горесть истории: разбивали и секли саблями гонведы-уланы, кололи штыками пехотинцы, разбивали кулаками и камнями евреи, разбивали и вои братья-украинцы чем влетело. Улица заполонилась отчаянными стонами и ревами. Девушка-гимназистка пала на колени перед скульптурой, пребывавшей в углу улицы, и возвысила вверх руки: Божья Мати, избави нас! скоропостижно к дев/ице подбежал мадьяр и со итого размаха ошарашил ее револьвером по котелке, а затем выстрелил из него прямиком в ее чело. словно подкошенная она упала на землю. Выстрел в девушку был сигналом к кровоточивой расправе прочих зацапанных. Началась стрельба. Брызги крови и мозга летели на мостовую и на соседние стены домов. Из тел изрубленных людей образовалась беспрерывная масса размяженного мяса. В этой адской бойне были убиты: Мария Игнатьевна Мохнацкая, ученица 7-го класса гимназии; Екатерина Бандровская, крестьянка, мать 4-х детей; Григорий Бодак, Степан Борсук, Николай Лиско, Федор Лиско, Николай Мусит, Евстахий Полегонький, Василий Ружила. Кроме первой, все крестьяне их с. Войткова Добромильского уезда. Илья Артим, Степан Артим, Иван Галущак, Дмитрий Кузьминский, Андрей Маркович, Николай Кузьминский, Иван Маркович, Афанасий Гбур, Григорий Мельничук, Андрей Процык, Николай Сивый, Михаил Сокальский, Андрей Тиминский. Все крестьяне из с. Грозьовой, Добромильского уезда. Михаил Бохонок, Андрей Павловский, Петр Пилин. Эти крестьяне из с. Нановой, добромильского уезда. Василий Липинский, крестьянин из с. Рудавки, Добромильского уезда. Михаил Дроздовский, Афанасий Мартинишин, Андрей Ружила, Николай Ружила, Василий Ружила, Иван Сидор, Федор Сидор, Федор Сливак. Крестьяне из с. Сеньковой, Добромильского уезда. Андрей Мещак, крестьянин из с. Смольницы, Добромильского уезда. Петр Коваль, Федор Лысейко, Иван Папцьо, Михали Губара. Крестьяне из с. Стебника, Добромильского уезда. Степан Микита, крестьянин из с. Щтейнфельс, Добромильского уезда. Андрей Павляк, Прокоп Шимоняк, крестьяне из с. Юречковой, Добромильского уезда. Николай Жолдак, крестьянин Львовского уезда, с. Милошовичи Иван Махник, крестьянин из с. Грозьовой, притворившись безжизненным м исчезнув под телами убитых, остался в живых. Также выполз из месива изрубленных тел Степан Борсук. столько погибли на родимый земле крестьяне Галицкой Руси. сиротливая Мария Мохнацкая, 16-ти летняя дочь священника Игнатия Мохнацкого - безупречнейшая жертва Галицкой Руси. Тот же терновый венец, который укасил ее молоденькую головку, украсил ее брата Феофила - 18-го апреля 1915 года на базаре г. Грибова он, абсольвент гимназии, был повешен на основании доноса резника Нелины и парикмахера Каминского. К этому моменту отец обоих страдальцев уже год обретался в каталажке. Список Перемышльской трагедии найдет читатель в публикации д-ра Адриана Копыстянского: “Всенародный Русский Праздник в г. Перемышле”, Львов,1937 г. РАССТРЕЛ СВЯЩЕННИКОВ НА ЛЕМКОВСКОЙ РУСИ. Западная окраина Галицкой Руси испокон века заселена горским племенем лемков по Бескидам Западных Карпат и обреталась под самым горестным обухом австро-мадьярского разбоя. Здесь, после утраты восточной Галичины, скопились австрийские “патриоты”. От доносчиков кипело. Ввиду того, что этот русский уголок непоколебимо стоял при Руси, то не изумительно, что худо украинских приверженцев всячески стремилась использовать подходящее для себя период, чтоб отбояриться от упрямых русинов-лемков. Доносами занимались не редкостно жандармы, сельские писари и войты, однако и учителя, и даже духовные рыла. Вскоре, после доносов пособников Австрии, была подвергнута повальному аресту вся русская лемковская интеллигенция: пресвитеры, адвокаты, судьи, педагоги, студенты и даже гимназисты, не изъясняясь о крестьянстве обоих полов. В предыдущей главе кратко сообщалось о том, какое неслыханное горесть постигло фамилию Мохнацких. Такая же трагедия выскользнула на дом Сандовичей. фамилия пресвитера Петра Сандовича, декана Мушинского благочиния, была в недальнем родстве с Мохнацкими; его жена Мария выходила из Мохнацких. Православный иерей Максим Сандович не обретался в родственных связях ни с о. Петром Сандовичем, ни с Игнатием Мохнацким. Это были редкостно однофамилицы и крупнее ничего. И собственно эти одинаковые фамилии навлекли ужасную, кровоточивую месть австрийского террора на всех Сандовичей в пределах Карпатской Руси. Муки пресвитера Максима Сандовича, православного подвижника в Западных Карпатах, завязались уже три года назад до вспышки первой вселенский войны. Он высаживался из крестьянской семьи, был сыном Тимофея и Христины, проживавших в с. Ждыне Горлицкого уезда. Кроме хозяйства, его батюшка занимал точка псаломщика при приходской церкви. Окончив 4-ый класс гимназии в свежеиспеченном Санче, Максим, зачислился в Почаевский монастырь на Волыни, а затем в душевную, православную семинарию в Житомире. В 1911 году он был рукоположен там в пресвитеры, после чего вернулся из России в кровные Карпаты и вкупе с женкой Пелагией водворился в с. Грабе Горлицкого уезда. Недолго, однако, довелось ему предназначаться среди кровных русинов-лемков. Вскоре, по доносу учителя Леося, в марте 1912 года ,его забрала австрийская жандармерия и в цепях отвела в львовскую каталажку. словно одинехонек накануне войны, после двух лет мучений в стенах мозглый темницы, он был очищен, однако уже 4-го августа 1914 года жандармы накинули на его лапы железную цепь и вместе с тятькой, матерью, братом и женкой, после горьких и продолжительных мытарств, отвели в уездную горлицкую каталажку. Тернистой и ужасной дорогостоящий шествовали из родного села Сандовичи, и нету эдаких слов, чтоб рассказать об их скорбях. отошло два дня в каталажке, настало воскресенье, 6 августа. возвысившись до рассвета с нар, о. Максим отчитал утренние молитвы, три акафиста и полно задумался: супруга, ребенок, родители и все кровное присело предстали отчетливо перед его буркалами. Неподвижно стоял он у решетки окна, норовя заприметить кого-то из кровных в окне напротив. В каталажке все они сидели особо. столько, никого ему не довелось увидеть. Гробовая затишье нависла над хмурым зданием, и редкостно за воротами был слышен гул гурьбы. обозначать? Наверное повергли последних “шпионов”. Может быть это беженцы? Бегут куда глаза глядят, запуганные неодинаковыми военными трепетами - мозговал о. Максим. Вдруг его думки прекратились. Сильный стук в черные ворота. Еще не было шести часов. На тюремное подворье вошел усатый, рубинный словно живодер, ротмистр, немец по имени Дитрих из Линца, с двумя рядовыми и четырьмя жандармами. За ним шествовали тюремные надзиратели, чиновники , офицеры и кучка любопытных дам. Староста Горлицкого уезда, пан Митшка, приказал надзирателю Ножинскому вывести из келии о. Максима. Наступила затишье. Из каталажки два бойца под руки вели православного пресвитера 28 лет. Он залпом расчухал куда его ведут. Будьте добры, не поддерживайте меня! Я сам пойду куда надобно, тихо и смирно промолвил о. Максим, и с совершенством истинного пастыря душ пошел на лобное точка своих последних предсмертных мучений. Черная ряса ухала с его плеч до ног. Грушевый крест осенял его мужественную бюст. Шепот гурьбы, пронизывающий насквозь острыми взорами всю стать “изменника”, долетал до его ушей. однако он ступал, словно приличествует последователю Христа, тихо, шаг за шагом к роковой стене. Опять приспела затишье. Последовала экзекуция, как во времена апостолов, экзекуция русского пресвитера на русской земле. Ротмистр Дитрих, герой дня, сорвал крест с груди о. Максима, связал ему лапы назад и черным платом перевязал зеницы. “Напрасно вы это делаете, я не собираюсь бежать” - взговорил иерей. Ротмистр дьявольски захохотал, и мелом начертил на груди рясы пресвитера дьяволу, словно прицел для стрелков. Затем он выставил охрану из четырех человек округ беззащитного пленника. Вокруг воцарилась гробовая затишье. Староста Митшка достал из сумки вердикт и зачитал его. Раздалась лаконичная команда и щелкнули карабины. Эхо выстрелов раздалось в закоулках каталажки и опять воцарилась гробовая тишина на тюремном подворье, будто на погост. И в этой тишине раздался голос о. Максима: “Да здравствует русский народ!; разумеется здравствует святая, православная вера! - понижая голос продолжал он. разумеется здравствует славянская идея! - окончил он едва-едва слышным голосом. ” огромный организм о. Максима не сдавался насильственной смерти. Тело его сползло по стене на землю и в конвульсиях корежилось на каменных плитах. одинехон